и был женат.
В зале послышались смешки. Даже сеньор председатель ухмыльнулся. Однако достопочтенный член суда по-прежнему считал показания Алонзо Рибелаша ложью, а его самого наглецом:
— Подсудимый притворяется простаком…
— Нет, сеньор, я горец.
Последовало непродолжительное молчание, судье, который обдумывал, как ему поступать дальше, передалось веселое настроение присутствующих. Наконец он нашел удачный ход, полностью исключавший возможность контратаки:
— Конечно, если подсудимого освободила комиссия, то, видимо, она нашла у него какой-то дефект. Может быть, он плохо соображает, а может быть, плохо слышит. Но пойдем дальше: сеньор председатель спросил вас, не были ли вы в числе тех, кто открыл огонь?
— Да у меня нет ни огнива, ни зажигалки — я не курящий.
— Но вы держали что-то в руках… нож или дубину… словом, были вооружены с головы до ног.
— Нет, сеньор судья, я тогда босиком ходил, у меня мозоль на пятке, и я не мог сапоги надеть.
— В протоколе совсем другое говорится. Зачитываю: «Шел во главе толпы, громко крича «долой»…
— Это неправда. Я даже на волка, если он меня за горло схватит, крикнуть не могу. Как-то я шел по моему участку в Шелейра-до-Негро и наскочил на стаю волков, которая ярку зарезала у меня на глазах. Кругом было полно народу, и никто не услышал, как я звал на помощь, такой слабый у меня голос.
— Что-то это незаметно, когда вы говорите.
— О, говорить я могу целый день и не устану, хотите верьте, хотите нет.
— Ну и остряк! — сказал судья Жозе Рамос Коэльо, обращаясь к председателю, словно предлагал взять этого подсудимого на заметку.
И действительно, председатель, выпрямившись в своем кресле, спросил:
— Каковы ваши политические взгляды?
— Я в политике ничего не смыслю, ваше превосходительство. Газет не читаю.
— Но вы были старостой.
— Был по просьбе отца доктора Лабао, который избавил меня от солдатского ранца.
— Когда-нибудь голосовали?
— Раньше случалось, а теперь мне не дают, чтобы я не голосовал против правительства. Мы в горах все, как один, против правительства.
— А вы знаете, кто правит страной?
— Откуда мне знать! Я слышал, какой-то выродок, ведь дела идут все хуже и хуже.
— Подсудимый, вы позволяете себе лишнее. Одно из двух: либо вы дурак, либо притворяетесь.
— Я не дурак, но, будь по-вашему, говорить, что страной правит какой-то выродок, я больше не стану. Не стану говорить и о том, что беднею с каждым днем, что налоги все тяжелее, что ремень затягиваю все туже.
— Самое страшное, что вы не понимаете, что говорите. Правят страной очень умные люди, не вам чета. Если бы у вас была хоть капелька ума, вы бы не оказались на скамье подсудимых. Вы никогда не слушали их речей?
— Да кроме них, я ничего и не слышал. Хотел бы я им сказать, что они разбойники с большой дороги. Я чем больше работаю, тем становлюсь беднее.
— Ладно, перейдем к главному: вы признаете, что принимали участие в бунте?
— Я не могу признаться в том, чего не делал. Пусть я не увижу больше света, если вру.
— Но вы шли с толпой?
— До определенного места.
— Но все же шли. Так знайте, даже один шаг делает вас преступником.
— Я давно хотел посмотреть, кто нас грабит…
— Вернее, кто хотел помочь вам… Много народу участвовало в бунте?
— Все, кто родились в нашем несчастном Серра-Мильафрише и зимними ночами слушают, как воют волки.
— Вы участвовали в бунте?
— В чем?
— В бунте!
— Нет, сеньор. Мой кум Шико Баррелаш сказал мне: «Вернемся назад, Алонзо. Эти люди идут на погибель». И мы пошли в трактир к Гниде опрокинуть рюмочку и в картишки сыграть.
— Вы призывали к борьбе против правительства?
— Нет, сеньор, к борьбе против правительства никто не призывал. Мы все мирные люди. Мы думали, что нас оставят в покое, но все вокруг стали говорить, что теперь мы обнищаем еще больше, останемся без рубашки.
Судья Роувиньо Эстронка Бритейрос развел руками, словно хотел сказать, что добиваться чего-либо от этой деревенщины, которая почему-то строит из себя дурака, все равно, что ковать холодное железо. Представитель министерства внутренних дел попросил позволения задать несколько вопросов:
— Подсудимый, вы умеете читать и писать?
— Свое имя выведу, а читаю кое-как, по складам…
— Какие книги вы читали?
— «Учитель жизни», «Сборщики каучука»…
— Следовательно, вы знаете больше, чем может показаться, когда вы разыгрываете из себя простака… Прошу уважаемых судей принять к сведению мое замечание. Кто стрелял в инженера Лизуарте Штрейта да Фонсеку? Не знаете?
Подсудимый опустил голову.
— Не вы?
Рибелаш подскочил:
— Я был в трактире у Гниды, когда поднялся весь этот шум.
— В протоколах говорится другое. Но можно выяснить… Господин председатель, нельзя ли вызвать на одно из ближайших заседаний этого Гниду. Кстати, кто это?
— Гнида — это прозвище. Его зовут Жулиао Барнабе, он из Урру-ду-Анжу, — услужливо пояснил д-р Лабао, адвокат двух тамошних крестьян.
— Пожалуй, его можно вызвать, — согласился председатель д-р Отавио Роувиньо Эстронка Бритейрос, — он живет в округе Буса-до-Рей. Его показания представляются мне очень важными. Он может точно сказать, был ли подсудимый в тот день в его лавке.
— Нам известно, что вы сказали: один уже накрылся, — произнес представитель министерства внутренних дел, обращаясь к подсудимому.
— Если я это и сказал, то это относилось к игре. Мне не везло, мне пришлось заказать для моего кума три пинты вина. Как я мог иметь в виду сеньора инженера, если в Урру только вечером стало известно о том, что произошло в горах? Я умываю руки.
— Я прекрасно понимаю, что вы, как и Пилат, ничего другого не хотите. Но нет воды, которая может их отмыть…
— Можете не сомневаться, сеньор, они привыкли к навозу.
— Я говорю о крови. Свидетели правы. Сеньор председатель, я настаиваю на вызове Жулиао Барнабе, а пока прекращаю допрос подсудимого.
Один за другим Мануэл до Розарио, Жусто Родригиш, Жулио Накомба, Жоао до Алмагре, Жоаким Пирраса, или Писарра, Жозе Рела были допрошены в соответствии с буквой закона, с инквизиторским рвением и тщательностью. Министерство внутренних дел упорно старалось из этих неотесанных крестьян, как будто бы бестолковых, но хитрых, упрямых и, без преувеличения, способных провести самого дьявола, сделать коммунистов. Их слабой стороной было то, что о политических доктринах они знали куда меньше, чем о догме святой троицы.
Последним вызвали Жоао Ребордао. Его судили заочно, ибо он имел наглость удалиться за Атлантический океан, подобно вероотступникам, которые бежали в Голландию. Был ли он действительно главарем крестьян, которые, искренне заблуждаясь, подняли знамя борьбы за свои извечные права? Именно так ставил вопрос
